История мужчины, который справился с синдромом Мошковица
Невыносимая боль в животе, с которой Иван обратился в клинику в 2020 году, поставила врачей в тупик. Бессонные ночи из-за боли превратились в кошмар. Специалисты только разводили руками: почти два месяца анализов и обследований ничего не дали. И только когда к боли добавились обмороки, потеря речи и осознанности, врачи смогли поставить диагноз: синдромом Мошковица или тромботическая тромбоцитопеническая пурпура — редкое аутоиммунное заболевание. Но в этот момент Иван уже был в реанимации.
Я родился в Нижневартовске, что в Тюменской области. Снежный небольшой город нефтяников. Сибирь. Ребенком был активным, рос на два города: Нижневартовск и Москва — дедушки бабушки были все в столице. На лето родители старались привозить меня к ним, считали, что московский климат лучше северного.
У меня есть сестра, старше меня на 13 лет. Получается, меня воспитывали трое: мама, папа и сестра. Словом, вниманием обделен не был — залюбленный ребенок.
Мы с сестрой, можно сказать, выросли на даче у бабушки. Иногда выбирались с родителями на море, но я не люблю такой отдых, когда нужно лететь на самолете в другую страну. Мне больше нравятся озера, реки — это свое, родное, хотя и в южных странах, конечно, тоже красивые места и природа. Но, если вставал выбор — на море или на дачу к бабушке — я выбирал дачу.
Жена готовила подарок тестю, ей не хватало ингредиентов, и я пошел в магазин. Купил, вышел и упал. Кружилась голова. Доплелся до дома кое-как, у подъезда снова упал. Вскарабкался на лавочку, сидел, думая, что надо жене позвонить, но состояние было такое, что и до телефона дотянуться не мог.
Отдышался чуть, как-то сумел зайти в подъезд, подняться в квартиру. Отдал продукты, рассказал, что случилось. Надо было полежать, прилег, провалился в дрему. Через полчаса, наверное, попробовал позвать жену. Не получилось — пропала речь. Испугался, но куда сильнее занервничала она: муж лежит, «мурлыкает» что-то непонятное...
Последнее, что помню: она вызывает скорую. Потом рассказала, как врачи со мной пытались разговаривать, просили сесть, поставили катетер и капельницу. А я, видимо, смотрел на них, но не понимал, чего от меня хотят, стонал, но не разговаривал.
Меня привезли в семидесятую больницу. Отрывочные проблески воспоминаний: врач со мной разговаривает, пытаюсь отвечать. Что-то спрашивает жена, но я уже осознаю, что меня не понимают. Киваю, что-то пытаюсь объяснить. Бесполезно.
Сделали МРТ, которая ничего не показала, отвезли в палату. Жена — понимать-то я понимал, просто ответить не мог — сказала, что сейчас сделают пару анализов и мы еще, возможно, сегодня увидимся и пообщаемся. Но в тот день со мной разговаривали только врачи, заведующий отделением и больницей.
Я начал теряться во времени. Помню, как с женой пытался по видеосвязи поговорить, тяжело, обрывками. Числа 24 февраля я совсем отключился.
Что за состояние... Ничего не помню. Дня четыре так лежал. Заходили врачи, брали анализы, пытались поставить хоть какой-нибудь диагноз. Супруга потом рассказала, целый литр крови у меня забрали.
Диагноз был поставлен: синдром Мошковица, это заболевание крови такое. Меня сразу же перевезли в другой медицинский центр, специализирующийся на таких болезнях.
Уже в центре, 28 февраля я «включился». Но не до конца. Где я — не понимаю. Кто эти люди? Что это за место? Трубки и капельницы тянутся ко мне. А, больница! Но почему я здесь?
Горло пересохло, склеилось. Пить. Пить. Пить! Я не разговаривал, а пищал, как мышонок. Помню, вижу врача, молю принести попить. Мне, само собой, тут же дали воды, но пара глотков — и она тут же вышла. Это было жуткое состояние. А пить хотелось отчаянно. Отставляю стакан, смотрю на врача, он говорит: «Слушай, нам ведь воды не жалко, понимаешь? Но сам видишь, не получается пока. Потерпи чуть- чуть, таблеточку дадим, все пройдет». И правда — прошло, через какое-то время лекарство подействовало, и я уже спокойно пил.
Потом и голос вернулся. Прошла пара дней, первого числа я уже мог худо-бедно говорить и с телефона врача позвонил близким, рассказал, что я, в принципе, жив.
А череда капельниц, уколов, обследований продолжалась.
Еще до этого, до больницы и диагноза, у меня заболел желудок. Где-то в середине января началось. Сходил в поликлинику, меня обследовали сказали, что ничего у меня нет, посидеть, дескать, недельку на больничном надо, и все. У меня тогда на ногах точки появились, я уже потом узнал, они называются пурпурами. Врачи на это не обратили внимания.
Наступил февраль, желудок болел невыносимо. Дошло до того, что я не мог засыпать лежа, только сидя, и уже потом как-то укладывался. У меня грыжа пищевода — мне достаточно давно поставили этот диагноз, но в частной клинике, куда я обратился, собрали анамнез, сделали гастроскопию, УЗИ, словом — все анализы, но связи грыжи с болью не нашли. Вообще ничего не нашли, никаких видимых предпосылок к заболеванию. Руками разводили, говорили, что не понимают, откуда у меня такие боли, что даже спать не могу.
Потом, в больнице, где меня спасли, спрашивали, был ли у меня стресс, который мог привести к обострению. Я не могу выделить какие-то особенные стрессовые ситуации. По натуре я в принципе человек достаточно импульсивный.
Был момент такой, немножечко забавный. Я после того, как очнулся, улыбался всем врачам. Когда мне хорошо, у меня всегда улыбка на лице. А заведующий, видимо, подумал, что у парня на фоне этого всего поехала крыша. Даже психиатра подключили, и энцефалограмму головы сделали. Со мной и психолог поговорил. Лечащий врач реально нервничал, переживал. Он — смешно сказать — даже позвонил моей супруге и спросил: «Он у вас всегда такой?» Она ответила: «Ну, когда у него все хорошо, да».
Очень хотелось увидеть жену, маму, сестру, но никого в реанимацию не пускали из-за угрозы коронавируса. Не хватало домашнего тепла, и было немного страшно. Открываешь глаза, и не понимаешь какой сегодня день. Мне одно время вообще почему-то казалось, что на улице лето. Просыпался, думал: «Здорово там, жара, природа, на озеро поеду…». За окном был лютый февраль.
Врачи заходили чуть ли не каждые 20 минут спрашивали, нужно ли чего. Намучились они со мной, я так понимаю, знатно. И вот я постепенно начал осваиваться в своем теле. Через какое-то время уже мог сам ходить в туалет. Хотя, когда тебя с двух сторон поддерживают медсестры и врачи, «сам» — громкое заявление. Все боялись, что ноги еще не очень крепкие, долго лежал ведь. Боялись, что упаду и лоб расшибу в придачу ко всем. «Сам не ходи. Давай мы тебе поможем!», говорили.
Поэтому вот эти первые дни запомнятся мне надолго. Тело отказывалось принимать факт, что 23 февраля ты еще мог ходить, а первого марта уже сам с кровати подняться не можешь. Чтобы встать — нужна поддержка. Шажок, другой, получается, вроде, но понимаешь ведь, что, если тебя сейчас отпустят, просто просядешь на ватных ногах.
Прошло время, я уже пытался вставать сам по чуть-чуть. Конечно, персонал переживал. Над кроватью висела видеокамера, и как только я вставал, сразу же приходил кто-то.
А у меня появилось такое дикое желание ходить. Старался вообще не сидеть, просто вышагивал по палате.
Мне очень помогло восстановиться спортивное прошлое. Заведующий отделением тоже понял, что я бывший спортсмен — так быстро шла реабилитация.
Хотелось двигаться, хотелось дышать, хотелось выйти на улицу. А все говорили: куда ты собрался, сиди, ведь и по палате-то неуверенно ходишь.
Хорошо, что через пару дней, к вечеру, ко мне в палату подселили Сергея (привет тебе, Сергей!). Стало веселее. А то один телевизор и даже мобильного нет. Хотя, я думаю, хорошо, что не было. Телефон в таких случаях не особо и нужен.
Перед выпиской лечащий врач оставила свой номер, сказала: «Не дай бог, что, ты набирай, будем на связи, будем тебе оперативно помогать». И знает, уже дома у меня поднялась температура. Мы с врачом связались, она сказала, какие лекарства принимать. Ну и отпустило.
Но вот на вопрос, что со мной будет дальше, врач дала мне неоднозначный ответ:
«Болезнь придушили, а что будет дальше, никто тебе не скажет».
На сегодняшний день, насколько я понимаю, эта болезнь не так хорошо исследована, чтобы ее можно было хорошо понять и спрогнозировать. Это трудно принять, но я не унываю. Про болезнь не думаю. Было и было. Воспринимаю это как какое-то отключение временное, будто обновление системы: словно подремонтировали меня. Двигаемся дальше, словом.
Но перевернулась во мне после этого, конечно, многое: восприятие жизни, мира, своих действий. Я понял замечательную вещь: жизнь сегодня, а что будет завтра — никто не знает. Раз так, надо прожить сегодня тот максимум, который ты можешь себе позволить.
Время в больнице, осознание того, что ты болен, оптимизма никому не добавляет — тут и до депрессии недалеко. Но мне очень помогало выкарабкаться чувство, что меня любят, меня ждут, ценят. Близкие люди, просто хорошие люди. Вот, парень-сосед помогал мне спускаться к скорой помощи, вывозил меня на кресле помогал обуваться. Со слов жены пересказываю, опять же, сам-то я этого не помню. Да и после выписки он меня возил в больницу. Я тоже старался не наглеть, не садиться ему на шею – сам через какое-то время сел за руль. Это для меня было очень важно.
Важно просто понимать, что есть люди, на которых ты можешь положиться, с которыми можешь поговорить. И не обязательно о болезни. Я вообще благодарен всем друзьям, что они не докучали расспросами о болезни. Позвонят: «Как ты, все нормально? Ну слава Богу!», и лишнего не спросят.
Если меня из этого состояния вытянули, смогут вытянуть и других ребят. Это здорово! Думаю, человеку, который через такое прошел, не нужно постоянно думать о болезни. Я не говорю, что так правильно, но мне кажется, это лучший вариант. Да, болезнь где- то внутри. Ну и пусть она там будет, чего о ней думать? Надо жить, надо радоваться жизни, не опускать руки. Позвонить, пообщаться, встретиться, увидеться, что-то сделать, куда-то съездить. Не нужно тратить время на всякую ерунду. Это то, что действительно стало сегодня важным для меня.
Ведь у меня по-прежнему есть работа. Работа классная, интересная. После работы теперь хочется что-то новое добавить в свою жизнь. Сегодня мы, например, добавили фитнес: я купил себе и супруге по самокату. Мы начали больше времени проводить на улице, прислушиваться к своим желаниям, не забивать себе голову вопросами вроде «вот если бы это было так, то как бы все было дальше?». Нет! Я сделал это так, значит так и должно было быть! И это правильно.
MAT-RU-2105928-1.0-10/2023
